Франкеншлюха

Джеффри потерял её в мгновении — обычная прогулка обернулась катастрофой, и та, которую он любил, исчезла навсегда. Разбитый горем, он не стал ждать утешения: боль превратилась в единственную мысль — вернуть её к жизни. Он собрал всё, что мог: чертежи, приборы, формулы, знания о тканях и электричестве, лабораторию, где можно было собирать и скрещивать технологии с анатомией. Ночи превратились в работу над проектом, дни — в бесконечные проверки и расчёты. В его доме появились стерильные подносы, банки с реагентами, усталые записные книжки, в которых он записывал каждое наблюдение и каждую гипотезу. В памяти остались улыбки и подробности, которые он пересчитывал, пытаясь воспроизвести их на молекулярном уровне. Он представлял, как восстановит голос, взгляд, как снова услышит её смех. Но у него не было самого главного: сырья — того физического элемента, без которого все планы оставались схемой на бумаге. Это отсутствие становилось язвой, которую нельзя было залечить приборами и расчетами; оно требовало выбора, на который он не был готов. Страх и решимость шли рядом: находить источник, искать допустимые пути, побеждать или смириться. Время тянулось, каждый шаг давался с трудом, каждое утро приносило новый расчёт и новый риск. Но даже в окружении деталей, которые могли бы оживить идею, пустота сырья напоминала ему о грандиозной цене его стремления. Он стоял у своего стола, держал её фотографию и понимал, что самое сложное ещё впереди — найти то, без чего воссоздание останется невозможным.